Глава двадцатая. Назад от танка

Мы с Сергеем, толкаясь у двери, словно школьники, спешащие из класса на перемену, вывалились из кузова вездехода и бросились к танку. Радостная весть, хоть и вполне ожидаемая, настолько ошеломила нас, что мы совсем потеряли голову, забыв о том, что находимся не где-нибудь, а в коварной, полной смертельных ловушек Зоне. Анна что-то кричала нам вслед — скорее всего, как раз это самое, — но мы не слышали ничего. Не знаю как у брата, а у меня в те мгновения в голове звучало только «Ура-ура!!! Нашли!!! Скоро домой!!!»
Вообще-то, если бы я мог тогда рассуждать более здраво, то должен был прийти к выводу, что находка ржавого танка без башни практически не имела отношения к нашему возвращению домой. Ну, в конце-то концов, что в этом было необычного? Понятно, что если оставить что-то в труднодоступном месте, и это «что-то» достаточно большое и прочное, чтобы не сгнить, не проржаветь, не рассыпаться за семьдесят, скажем, лет, то вероятность обнаружения этого «что-то» на том самом месте через эти семьдесят лет окажется достаточно велика. Что в данном случае и произошло. И при чем же здесь возвращение домой? Ах, да, танк якобы должен был нам указать, в какой стороне находится гипотетический «Клин», который, по нашим соображениям, может содержать в себе тот самый бункер, где мой двоюродный брат Сергей участвовал в неких секретных опытах, которые, возможно, имеют отношение к нашему перемещению из прошлого в будущее! Не слишком ли много догадок и предположений? Не чересчур ли «возможно» и «якобы»?.. Но это если рассуждать спокойно и здраво. В тот же момент, захваченные безумным восторгом, мы были попросту не способны на это. Мы видели перед собой танк, и он служил для нас своеобразным талисманом, гарантией того, что мы на верном пути, и что этот путь неминуемо приведет нас к заветной двери, за которой — тук-тук! — находится родной и любимый тысяча девятьсот пятьдесят первый год.
Между тем то, что мы видели перед собой, можно было назвать танком с очень большой натяжкой. Он заржавел настолько, что с первого взгляда казался бурым, заросшим мхом валуном неестественно правильной прямоугольной формы. Основных атрибутов танка — гусениц и башни с пушкой — у него вовсе не было; башня отсутствовала как таковая, гусеницы же, если они и имелись, полностью, вместе с катками, вросли в землю. Сверху же вместо башни торчал несуразный, проржавевший до дыр короб. Узнаваем танк был только по скошенной лобовой плите с круглой блямбой пулеметного гнезда и прямоугольной крышкой люка механика-водителя.
Но что внешний вид, что нам плачевное состояние этой некогда славной и мошной боевой машины! Мы ведь не ездить на этом танке собирались, не любоваться им, как музейным экспонатом. Главное, что он существовал, что это был тот самый танк, на котором когда-то возили Серегу к секретному бункеру.
И хотя это было и без того понятно, я, когда схлынули первые волны радости, с надеждой посмотрел на Сергея:
— Он?..
Брат молча кивнул. В его глазах стояли слезы.
А вот у Анны, которая тоже, конечно, обрадовалась, но не настолько, что и вполне понятно, как мы, мозг работал более практично.
— Ну и что нам теперь это дает? — подойдя к танку, спросила она и повернулась к Сергею. — Матрос, ты узнаешь это место?
Брат, снова молча, неуверенно покачал головой.
— Как он его может узнать, — присоединился к нам Штейн, — если прошло не семь, не десять, а целых семьдесят лет! Да и за десять все бы заросло так, что узнать невозможно, а тут — ну-ка! — семьдесят. Да раньше здесь, может, и леса-то не было.
— Лес был, — глухо отозвался Серега.
— Да все равно, — настойчиво продолжил ученый. — Если даже и был лес, то не этот, а совсем другой. И потом, откуда мы знаем, что этот танк оставили возле того самого бункера? Что когда тебя на нем привезли сюда в последний раз, больше он никуда уже и не ездил?..
— Откуда я знаю! — передернул плечами Сергей. — После того как меня привезли сюда в последний раз, я ничего не помню. Ты же знаешь, мы рассказывали, что со мной потом было…
— Ну да, ну да, — виновато закивал Штейн. — Извини.
Вот теперь и у меня наступило, что называется, отрезвление. Да еще какое — аж холодный пот прошиб! Ведь и на самом деле, после того как на этом танке возили Серегу, этой ржавой железякой могли пользоваться еще черт знает сколько времени и ездить на ней куда угодно, хоть за десятки километров от нужного нам бункера. Так что же тогда — все напрасно? И почему же мы раньше об этом не подумали, а упорно искали этот дурацкий танк?..
— Спокойно! — уловила, видимо, наше отчаянье Анна. — Чего вы все сразу головы-то повесили? Лично я считаю, что все в порядке, «Клин» где-то рядом. Ну подумайте сами: ведь выброс перенес вас из прошлого тоже сюда. Вы очутились здесь, танк тоже находится здесь — не верю я, между нами, девочками, в такую случайность! По сути, нам и танк этот не обязательно было искать, достаточно было вернуться на то место, где мы с вами встретились, и начинать нарезать круги в поисках бункера. Но, во-первых, у нас не было бы той уверенности, что появилась сейчас, а во-вторых, нарезать эти круги пришлось бы, возможно, очень долго, что в Зоне, как вы сами понимаете, делать небезопасно. Танк же подсказал нам, что мы находимся на верном пути, а кроме этого он указывает нам вероятное направление поисков.
— Это чем же он нам его указывает? — немного воспрянул я духом.
— Задницей, — ответила Анна.
— Кончай валять дурака! — вспылил Серега. — Федька дело спрашивает.
— А я дело и говорю, — ничуть не обиделась девчонка. — Задницей. Или как там эта часть у танков называется — корма?..
Я начал догадываться, куда клонит девушка.
— Ты хочешь сказать, — впился я в нее взглядом, — что если танк ехал от бункера, то…
— Именно это я и хочу сказать, — не дала мне договорить Анна. — Логично же!
— А если наоборот? — засомневался Штейн. — Если танк ехал к бункеру? Или вообще, как ты говоришь, нарезал тут круги?
— Ну, оттуда, куда смотрит его нос, мы только что приехали сами и никакого бункера не видели, — возразила девчонка. — А нарезать круги он, конечно же, мог, но вероятность этого, согласись, все-таки меньше, чем если предположить, что он вел себя более разумно. В смысле, не он сам, конечно же, а его водитель.
— Я бы еще поспорил… — начал было я, вспомнив, что где-то именно здесь потерял рассудок мой брат. Однако закончил я более оптимистично: — Но спорить ни о чем — только зря время терять. Так что давайте поедем сначала туда, куда указывает его… корма.
Никто мне не стал возражать, и мы быстро вернулись к вездеходу и расселись по своим прежним местам. Двигатель вездехода затарахтел и сразу заглох. Крякнул со скрежетом еще пару раз и замолчал снова. Мы переглянулись с братом и стали напряженно вслушиваться в тревожную тишину.
Ее нарушил скрип открываемой дверцы.
— Приехали, — обрадовала нас Анна. — Кирдык, похоже, нашей лошадке.
— Что говорит Штейн? — нахмурился Серега.
— Штейн как раз и говорит: «Кирдык».
Брат процедил что-то сквозь зубы и полез из кузова. Мне ничего не оставалось, как последовать за ним. Вновь подойдя к танку, я невольно подумал, что, видимо, это место тоже является чем-то вроде аномалии, только действующей не на людей, а на технику — во всяком случае, на гусеничную. К одному «экспонату», похоже, добавился и второй. Ну что ж, одинокому доселе танку теперь, по крайней мере, будет не так скучно.
Совещание наше было кратким. Ученый сказал, что не имеет ни малейшего понятия, что именно сломалось — точнее, доломалось — у вездехода. Да если бы даже и знал, починить это, не будучи специалистом и не имея нужных инструментов, запчастей и приспособлений, он бы все равно не смог. Нам оставалось только одно — идти дальше пешком. Это не казалось нам особенно страшным, поскольку все мы надеялись, что находимся совсем недалеко от цели. Однако оставлять продукты и «запасное» оружие в вездеходе нам все равно не казалось разумным, и Анна предложила устроить где-нибудь неподалеку схрон, благо шанцевый инструмент у нас имелся. Два же тяжеленных мешка с научным оборудованием Штейн оставлять ни в вездеходе, ни в схроне не захотел, хоть мы и обещали вернуться за ними, как только найдем «Клин».
— Это не обсуждается, — насупился ученый. — В конце концов, вы согласились принять мою помощь на моих условиях.
Спорить с ним было сложно. Помощь он и на самом деле оказал нам нешуточную. Пешком бы мы сейчас где еще топали! Если бы вообще не валялись где-нибудь в виде кусков растерзанной плоти. Поэтому, сложив все остальное в выкопанную яму и тщательно ее замаскировав, мы встали парами — я с братом, Анна со Штейном, — взялись по двое за парные ручки мешков и пошагали вперед. Или, по отношению к безбашенному танку, назад. Разумеется, личные рюкзаки и оружие также были при нас, так что идти было, откровенно говоря, нелегко. Но грела надежда, что недалеко.
Впереди шли Анна со Штейном — то есть, по сути, мы были сгруппированы так же, что и до этого в вездеходе. Правда, сейчас не нужно было ничем управлять, да и карта покойного Вентилятора больше не могла ничего подсказать Анне. Смысл в таком построении имелся разве лишь в том, что Анна по-прежнему оставалась нашим «предводителем». Аномалии мы теперь могли определять заранее все четверо — у каждого был на запястье детектор. Что же касается мутантов… Я вспомнил об этих тварях и спросил у брата:
— А ты здешнюю нечисть заранее можешь почувствовать? Не обязательно «вселяясь» в нее, а просто чтобы знать, нет ли кого поблизости?
Сергей, немного помолчав, ответил:
— В принципе да, чувствую. Похоже, натренировал уже свою способность. Вот и сейчас чувствую десятка полтора слепых собак и три-четыре кабана. Пока далековато, но они нас тоже чуют…
Брат внезапно замолчал, лицо его словно закаменело. Так он шел минут пять, а потом сказал, глубоко перед этим вздохнув — так, будто вынырнул с глубины:
— Теперь не подойдут. Отогнал.
— Ты снова «залезал» в их головы? Может, не стоило? Побереги силы!
— Нет, сейчас немного по-другому… Трудно объяснить. Я как бы послал общий сигнал опасности.
— Здорово! — сказал я. — А людей ты тоже можешь почувствовать? И… ты можешь управлять людьми?..
Серега нахмурился и опять замолчал. Я уже думал, что он не ответит, что, наверное, обиделся на мой бестактный вопрос, но брат все же заговорил:
— Людьми не могу. Кое-что чувствую, но очень слабо. И то лишь если человек совсем рядом. Наверное, это потому что люди — не порождение Зоны, не ее часть. Да и хорошо, что не могу.
— Почему? — удивился я. — Никакие враги были бы не страшны!
— Люди — это не только враги. Последних, надеюсь, все-таки меньше. А читать мысли нормального человека — это, по-моему, в сто раз хуже, чем обчистить его карманы. Противно и гадко. Тем более — внушать ему что-то, управлять, словно куклой. Подло это. И мерзко до тошноты. Можешь мне поверить.
— Но ты ведь говоришь, что не умеешь этого делать!.. Или… — мне в голову пришла внезапная догадка: — Или вы чем-то подобным как раз и занимались в том секретном бункере?..
— Не твое дело! — огрызнулся вдруг брат и замолчал, теперь уже по-настоящему.
Вот так раз, подумал я. Неужели такими грязными делами могла заниматься советская наука? Впрочем, подобные эксперименты ставились не в обычном НИИ, а в закрытом военном ведомстве. И применять такие разработки собирались именно военные. А раз военные, то не против же своих мирных граждан, а против врагов — против шпионов и диверсантов. И на случай будущих войн такое открытие тоже здорово бы пригодилось. Плохо ли — внушить вражеским солдатам, чтобы те побросали оружие? Так и воевать не надо. А можно вообще внушить всему населению капиталистических стран, что социализм — самый что ни на есть прогрессивный общественный строй — глядишь, все население Земли принялось бы вместе с нами строить коммунизм. Вот ведь здорово-то как! Сказка просто! А я, дурак, обозвал это грязными делами…
И все-таки что-то мне в своих рассуждениях не нравилось. Ладно заставить чужих солдат не стрелять. А вот внушить насчет социализма… Почему это нужно внушать? Разве его преимущества и без того не очевидны?.. И вообще, насильно прививать что-то, даже самое лучшее — как-то это нехорошо попахивает. Может, я, конечно, что-то не так понимал, но ведь и Серега не зря на меня окрысился. Наверное, и он тоже чуял от тех своих занятий неприятный душок, вряд ли тут дело только в режиме секретности. Ну да ладно, сейчас от способностей брата была лишь очевидная польза. А строить в Зоне социализм мы в любом случае не собирались.
Задумавшись, я не заметил, что Анна подняла руку и ведущая пара остановилась. Остановился и Серега. Я же по инерции сделал еще два шага, едва не выпустив ручку мешка. Оборудование внутри него негромко звякнуло, и девчонка, обернувшись, зашипела:
— Тихо ты!.. Замри и не двигайся.
Я замер. Правда, перед этим, видя, что Анна со Штейном опустили свой мешок на землю, мы с братом сделали то же самое.
Затем девушка, взяв в руки винтовку и показав жестом, чтобы мы оставались на месте, двинулась вперед, ступая мягко и неслышно, словно кошка.
Я поначалу не мог понять, что же привлекло ее внимание, но потом услышал очень тихий то ли плач, то ли стон. Мне даже показалось, что это плачет ребенок. Но ребенок в Зоне — это уже совсем ни в какие ворота! Такого попросту не могло быть, поэтому я сразу отбросил дурацкую версию и посильнее, что называется, навострил уши.
Стон повторился. Затем прозвучал глухой вскрик, а следом — голос Анны:
— А ну, брось оружие!
После этого девчонка свистнула, и я увидел, как она машет нам из-за деревьев. Мы с братом побежали к ней.
— А как же приборы?!.. — испуганно выкрикнул сзади ученый, но вскоре все же догнал нас, понадеявшись, видимо, что тяжеленные мешки в глухом лесу никто не утащит за пару минут.
Пока я бежал к нашей наставнице, я никак не мог понять, кто же там стонал, кому она приказала бросить оружие — никого перед Анной я вовсе не видел. Но когда я приблизился к девушке, сразу понял, в чем было дело — человек не стоял, а лежал возле нее. И было совсем не похоже, чтобы лечь его заставила девчонка; приглядевшись, я понял, что стоять он не мог просто физически — у человека не было ног.
Заметив нас, тот потянулся к валявшемуся рядом с ним автомату, но Анна успела первой и носком ботинка отбросила оружие подальше.
— Не балуй! — сказала она странному калеке. — И не дергайся, никто тебя не тронет.
Впрочем, как подумалось мне, вряд ли это обещание сильно утешило несчастного. Его уже кто-то так «тронул» до нас, что смерть должна была показаться ему лишь избавлением от страшных мучений. Теперь я видел, что у ноги у него все-таки имелись. Точнее, то, что от них осталось. Эти две бурые от уже засохшей крови, слипшиеся между собой ленточки были скорее похожи на нелепый плоский хвост, словно по ногам проехался каток для укладки асфальта. Плоскими были даже ботинки. Какой-то различимый объем начинался лишь от середины бедер, постепенно утолщаясь кверху, лишь примерно от пояса принимая нормальные человеческие формы.
Мужчина был одет в черную кожаную куртку. Заросшее черной щетиной — почти уже бородой — совершенно бескровное лицо искажала гримаса боли и страха.
Впрочем, рассматривал я его очень недолго. Содержимое моего желудка подпрыгнуло к горлу, и я вынужден был отвлечься, чтобы дать ему возможность вырваться наружу. К счастью, я успел отвернуться, краем глаза заметив, что Штейн также вдохновился моим спонтанным примером.
Опростав желудки, мы обменялись с ученым взглядами, и его посиневшие губы почти беззвучно шепнули:
— Бандит!.. Зэк беглый.
Не знаю уж, что заставило Штейна сделать такой вывод, разве что цвет куртки и небритость мужчины. Лично мне было как-то все равно, чем промышлял раньше этот несчастный. Как говорится, перед лицом смерти все равны, а то, что безносая старуха с косой уже притопывала от нетерпения где-то неподалеку, у меня не имелось ни малейших сомнений.
Серегины с Анной желудки оказались куда сильнее наших. Если девчонка хотя бы слегка побледнела, то мой двоюродный брат выглядел совершенно обычно — на фронте он, думаю, насмотрелся и не такого. Он же первый и спросил бедолагу:
— Кто тебя так?
Мужчина мотнул головой и перевел взгляд на Анну, которая уже наклонилась к нему со шприцем в руке.
— Не надо… — просипел он. — Не трать товар, мне уже ничего не поможет…
— Не поможет, — кивнула девчонка и воткнула шприц в шею — единственное, кроме лица и ладоней, доступное для инъекции место, — но хотя бы на время уйдет боль.
— Я уже не чувствую никакой боли… — пробормотал умирающий. — Ты бы лучше не баян, а перо мне в горло воткнула.
— Ничего и никуда я втыкать не буду, но обещаю выстрелить прямо в сердце, после того как вы нам расскажете, что с вами случилось.
Я разинул рот, не веря собственным ушам. Анна собирается убить человека?!.. И говорит ему об этом так спокойно, будто всего лишь обещает налить сто грамм?..
Однако раненому ее слова, похоже, понравились. Он даже улыбнулся. И произнес уже вполне твердым голосом — подействовал, видимо, укол:
— Это дело. Хотел было сам, да кишка тонка оказалась. Так что спасибо, коль не шутишь. Первый раз вижу такую правильную бабу. — И, словно подслушав мои мысли, добавил: — А если еще и выпить дашь напоследок…
Анна без слов сбросила с плеч рюкзак и достала начатую бутылку водки. Откупорила, поднесла к губам мужчины горлышко. Тот, приподняв голову, сделал несколько судорожных глотков и, откинувшись, выдохнул:
— Эх, хороша жизнь!.. Теперь бы курнуть еще…
— Не курим, — отрезала, убирая в рюкзак бутылку, девчонка. — Теперь ваша очередь, рассказывайте.
— А что рассказывать? Меня парни Картоном звали, вот и стал теперь картоном, бля…
— Почему Картоном? — не сдержал я неуместного любопытства.
— Потому что плоский, — по-прежнему глядя только на Анну, ответил мужчина, лицо которого от лекарства и выпитой водки приобрело почти нормальный цвет. — А раньше так звали, потому что везде, где мог, картон подбирал — книжки подшивать. Читать люблю, ёптыть!.. — ощерился он, блеснув фиксами. Похоже, Штейн и впрямь угадал насчет зэка.
— Не выражайтесь, — сказал я. — Здесь все-таки женщина!
— Ты, что ли?.. — скосил на меня глаза бандит. — Заглохни, тошнотик.
— Я, — легонько пнула его в бок Анна. Даже не пнула, всего лишь коснулась носком ботинка. Но раненый сразу зашипел и вновь побледнел.
— Зачем… так-то?!.. — вскинулся Штейн. — Анна! Это же… человек!..
— Еще тошнотик… — скривился то ли от боли, то ли от брезгливости Картон. — Человек здесь только один — эта баба. Остальные — грязь.
— А ты? — спросил молчавший до сих пор Сергей.
— Я уже никто.
— Рассказывайте, — нахмурилась Анна. — Хватит демагогии.
— Я стану говорить только с тобой, грязь пусть засохнет и отвалится.
Девушка снова пнула бандита, на сей раз чувствительней. Он опять зашипел, как масло на сковородке.
— Анна!.. — снова подался вперед Штейн.
Девчонка резко повернулась к ученому. Ее лицо побелело, кулаки сжались.
— Что? — процедила она сквозь зубы. — Нравится, когда тебя называют грязью?.. Тогда делай, что он сказал: засохни и отвались!
— Мужики, — сурово глянул на нас со Штейном Серега, — пошли, отойдем.
— Но как!.. — замахал руками ученый.
— Я сказал: пошли! — рубанул брат.
Штейн больше не стал ничего говорить, лишь пожал плечами — дескать, ну, коли так — я умываю руки — и, не оборачиваясь, зашагал вслед за Сергеем назад, к оставленным мешкам с оборудованием. Я тоже пошел за ними. Но меня почему-то так и подмывало обернуться; непонятно отчего, но я сильно беспокоился за Анну, словно безногий бандит лишь притворялся калекой, а потом, как только мы отойдем, он вытащит из земли специально закопанные ноги, вскочит на них и набросится на девчонку. И я все-таки обернулся. Анна стояла на прежнем месте, слегка наклонившись над раненым, и, по-видимому, с ним разговаривала. Я успокоился и поспешил к своим товарищам.